Мёртвая смерть/Набоковский перевод
Набоковский перевод — сон, приснившийся Константину Крылову 18 ноября 2012 года и додуманный уже в бодрствующем состоянии.
Текст
Это, что называется, «додуманный сон». То есть приснилась мне голая идея и одна линия развития сюжета, а всё остальное — именно что додумано.
Итак, сюжет книжки типа «Имени Розы». Правда, успеха «Розы» у неё не случилось бы, поскольку основная сюжетная коллизия понятна только людям, крепко повёрнутым на литературных темах. Хотя… хотя всё равно нет. Но тем не менее.
Итак. Место действия — Америка, штат Нью-Йорк, Корнельский университет. Время — 1999 год, конец второго срока весёлого президента Клинтона.
Между молодым преподавателем литературы Дэвидом Мазуром и студенткой Линой Альперович завязывается роман.
Отношения развиваются с поправкой на «сдерживающую культурную близость»: оба имеют российские корни. Дэвид — сын небедного папы, имевшего отношение к партийным активам и отправившего семью в Америку от греха подальше ещё в девяноста первом. Лину Альперович родители привезли в Америку из Петербурга в семилетнем возрасте. Для Дэвида русский — родной, для Лины — скорее английский, но оба хорошо говорят по-русски и — при общей неприязни к современной России — любят классическую русскую литературу. Это сближает их духовно, но неким образом мешает физической близости: великие тени Толстого и Достоевского воспринимаются как иконы в спальне, при которых «неудобно». Кроме того, Дэвид вечно чем-то занят: их свидания кратки и заканчиваются обычно по его инициативе: «извини, мне пора».
Так что период ухаживания тянется неприлично долго, месяца два. Лине это надоедает, «ну делай же что-нибудь». И вот однажды Дэвид звонит Лине прямо с лекции и, явно волнуясь, приглашает к себе домой, досылая эсемеской адрес.
Лина с облегчением соглашается и бежит к себе в кампус, чтобы подготовиться к долгожданному событию — ну там, помыться-подбриться в разных местах, принять таблетку и т. п. В кампусе её задерживают какие-то дела, и она приезжает к Дэвиду минут на двадцать позже оговоренного времени. Не особо по этому поводу беспокоясь: спешить-то некуда, она думает, что останется у него на ночь.
Она легко попадает в дом, где живёт Дэвид, все двери открыты, в том числе дверь в его квартиру. Заходит и видит Дэвида, спокойно сидящего в кресле. На слова и прикосновения он не реагирует. Через несколько минут до неё доходит, что он мёртв. Прибывшие по звонку перепуганной Лины медики и полиция довольно быстро сходятся на том, что это, скорее всего, самоубийство: перед Дэвидом лежит вскрытая упаковка с сильным снотворным. В дальнейшем это предположение подтверждается.
После обычной в таких обстоятельствах неприятной возни — Лине приходится участвовать в опознании тела, потом давать показания, «и всё это так некстати» — дело подвешивается, но уже видно, что детектив склоняется к версии самоубийства и копать глубже не намерен. Лина этому не верит: она не может понять, зачем в таком случае Дэвид звал её к себе. Не то, чтобы она вот прямо так уверена, будто его убили, но ей кажется, что тут что-то не сходится. И она намерена выяснить, что именно.
Первые попытки начать собственное расследование — поговорить со знакомыми Дэвида и всё такое прочее — оказываются бесполезными. Во-первых, по контактам Дэвида уже прошлась полиция, и, во-вторых, даже те, кто соглашаются поговорить с Линой, ничего «такого-этакого» не знают. Дэвид был очень замкнутым человеком, время тратил в основном на литературные штудии. Последним его увлечением были англоязычные переводы Толстого — тема интересная, но уж точно не представляющая никакой опасности.
Лина — уже из чистого упрямства — начинает интересоваться академическими штудиями своего несостоявшегося возлюбленного. Обнаруживает некие странности, для полиции малоинтересные, но для студентки значимые и настораживающие. Например, она узнаёт, что где-то месяца за два до происшествия (как раз когда Лина с Дэвидом познакомились) честолюбивый Дэвид в последний момент отказывается от приглашения на конгресс славистов, потом внезапно прекратил публикация цикла статей о переводах «Войны и Мира», и вообще перестал участвовать в академической жизни. Знакомые Дэвида объясняли это тем, что у молодого преподавателя, наверное, бурный роман. Лина эту версию отметает сразу, по чисто женским причинам: она «ну просто убеждена», что никого у Дэвида не было… Единственное логичное объяснение — Дэвид был чем-то очень сильно занят. Настолько, что махнул рукой на всё остальное.
Поиски заводят её в университетский архив. Там Лина знакомится с Частити Кроу, библиотекаршей, милой бисексуальной барышней. Лина тоже девочка современная, они с Части нравятся друг другу, и у них случается лёгкий, но волнительный «розовый» роман. Что касается расследования (о чём Лина вспомнила далеко не сразу), то выяснилось, что Частити помнит Дэвида: оказывается, он проводил время именно в университетском архиве, причём интересовался неразобранными (и не очень аккуратно описанными) документами, в основном — завещанными университету разными людьми. Какими именно, она не помнила, но обещала посмотреть электронные формуляры.
В тот же день Частити находят мёртвой — на тихой университетской улочке её сбивает неустановленная машина.
Лина в ярости: теперь она уверена, что существует какая-то тайна, из-за которой Дэвида и Части убили. Она устраивает скандал в полиции, требуя нового расследования, но её выпроваживают вон.
Тогда Лина решается на радикальные действия. Частити забыла у неё дома (где они занимались любовью) свою сумочку, в которой осталась магнитная карточка, дающая доступ в архив. Лина, пользуясь карточкой, проникает туда и пытается что-нибудь найти, какие-то следы. На компьютере, которым пользовалась Частити (пароль от него она обнаруживает в её телефоне, который она тоже оставила в сумочке) она находит (простейшим поиском в документах по имени David Semenoff) личный файл Кроу, в котором та отмечает, что разрешила ему, вопреки правилам, покопаться в архиве некоего Джея Джи Смита (J.G. Smith), завещанном университету и до сих пор не разобранном. Она копирует себе файл, но больше ничего ей выяснить не удаётся.
На следующий день Лину вызывают в полицию для уточнения показаний. Выясняется, что расследование дела практически закончено — полицейских интересует только, был ли у Лины секс с Дэвидом. Когда она подтверждает, что секс планировался именно на тот день, когда Дэвид умер, детектив сообщает ей, что Дэвид вёл электронный дневник на Livejournal.com, откуда они почерпнули кое-какую информацию. Как выяснилось, Дэвид был девственником и очень боялся первого опыта. Копнув ситуацию, следствие выяснило, что неезадолго до приглашения Лины Дэвид зашёл к одному из немногочисленных друзей, живущих по соседству — немца с Востока, недавно переехавшего в Штаты и не вполне владеющего английским языком, Дэвид помогал ему в этом, — и попросил у него сильнодействующего успокоительного. Тот не понял значения слова «успокоительное» и дал ему сильнодействующее снотворное. В общем, самоубийство оказалось несчастным случаем — не банальным, но объяснимым.
Через пару дней находят машину, сбившую Части. За рулём «Крайслера» был почтенный университетский профессор, страдающий — увы — болезнью Альцгеймера. Домашние за ним обычно присматривали, но в последнее время он вёл себя почти нормально и его оставили в покое. Однако в этот день в голове старика что-то перемкнуло, и он решил, что ему нужно срочно куда-то ехать. Он нашёл ключи от своей старой машины (за руль он не садился уже много лет), спустился в гараж, сел и поехал. На середине пути его снова переклинило, он забыл, куда и зачем едет, заметался, ну и, в общем, «всё случилось». Тоже печально, но ничего таинственного.
Однако Лине всё это уже пофиг. Она пытается выяснить, что это за загадочный Джей Джи Смит. Попытка снова проникнуть в архив по карточке Кроу успеха не имеют: пропуск заблокирован… В общем, полный тупик.
После ряда бесполезных метаний Лина обращается к единственному доступному для неё ресурсу — электронному дневнику Мазура на LiveJournal. Записей там мало, но имеется предупреждение, что дневник ведётся в основном в закрытом режиме. Она пытается добраться до подзамков, для чего нужно найти пароль к аккаунту. После серии попыток (надо сказать, что тщеславная Лина начала с вариаций на тему собственного имени, неудачно) срабатывает пароль jgsmith и она получает доступ к дэвидовым подзамкам, в том числе и сугубо личным, «под глазом».
Правда, осторожный Мазур даже и в этих записях темнит. Но Альперович узнаёт, что её несостоявшийся любовник почти случайно обнаружил в университетском архиве что-то, что может стать, по его словам, «настоящей бомбой». Единственное, чего он боится — так это того, что его опередят. Что за документ — непонятно. Всё, что удаётся выяснить Лине — что более-менее подробное описание своего открытия Дэвид составил и где-то сохранил.
Дальше Лине удаётся (как именно — лениво придумывать) найти внешнее файловое хранилище, откуда выуживает искомые документы. И понимает, что это действительно бомба.
Сначала выясняется происхождение «Смита». Джей Джи Смит — это псевдоним, который использовался для переписки от имени мнимого «секретеря» Корнельского университета ни кем иным, как Владимиром Набоковым, который в пятидесятые годы преподавал в университете русскую литературу. «Архив Джей Джи Смита» был выслан на адрес Университета незадолго до смерти писателя. Дэвид наткнулся на архив совершенно случайно, сунул в него нос и обнаружил потаённый набоковский шедевр, над которым тот трудился полжизни и завершил за несколько месяцев до смерти.
Речь шла о набоковском переводе на английский «Войны и мира».
Владимир Владимирович относился к Толстому с величайшим пиететом. Переводить русских классиков он брался — в конце концов, он перевёл «Евгения Онегина». Но перевод величайшего романа всех времён и народов оказался почти непосильной задачей даже для Набокова. Он убил на это огромное количество времени. Однако в результате получилось нечто великое.
Дэвид скопировал начало рукописи и некоторые особенно ударные места. Лина её читает и оху… испытывает сложные, противоречивые чувства.
Перевод Набокова не просто удачен — он гениален. Правда, эта гениальность куплена дорогой ценой.
Формально текст соответствует толстовскому. Однако Набоков, которого всегда раздражала неряшливость, делает из сырого и сумбурного толстовского письма шедевр стиля. В результате там, где у Толстого — банальный диалог, у Набокова — почти уальдовский обмен блестящими колкостями. Описания природы становятся шедеврами малой прозы, а философские отступления становятся действительно философскими, с просвечивающими аллюзиями на Гёрдера и Тойнби. Кроме того, Набоков прошивает весь текст сетью намёков, которые представляют отношения героев в довольно неожиданном свете — например, Пьер Безухов выглядит как пассивный гомосексуалист, который боится себе признаться в своих истинных чувствах, но инстинктивно тянется к мужчинам определённого типа (в частности, к Курагину). Известный отрывок про небо над Аустерлицем переписан Набоковым с элементами ритмической прозы и скрытыми аллюзиями на джойсовского «Улисса». И так далее, и тому подобное.
Альперович читает страницу за страницей и поражается совершенству текста. Каждая фраза сверкает, как алмаз, каждая реплика героев — готовый афоризм, литературная техника — на уровне шедевров двадцатого века. И, разумеется, непаханое поле для литературоведов.
И в конце концов она понимает, что набоковский текст ЗАТМЕВАЕТ толстовский оригинал.
Ей становится совершенно ясно, что после публикации данного текста о реальном Толстом не то чтобы забудут — но в качестве «исходника» будет восприниматься именно набоковский перевод. Потому что в нём есть всё, что есть у Толстого — и ещё много такого, чего у него не было и быть не могло. Тпекст Набокова богаче, интереснее, в конце концов — просто лучше. Для англоязычного читателя, разумеется.
Как выяснилось, это понимал и сам автор перевода. В файлах Мазура имеется копия письма Набокова, приложенного к тексту.
«Я работал над переводом чуть менее сорока лет», - пишет Набоков по-русски, - «и вынужден признать, что смотрю на плод своих усилий недовольно, свирепо, и в то же время грустно и с недоумением. Принимаясь за дело, я полагал, что, удержав общий узор, я изменю и дополню многое. Я победил; но моя победа – фальшивка, хотя и совершенная в своём роде. Меня только мутит ныне от звона моих позолоченных английских струн. То, что вы читаете – это мороженая клубника по сравнению с диким крыжовником толстовской речи. История этого перевода — история разочарования… Вера [супруга Набокова] настаивает на том, чтобы перевод был издан. Я склоняюсь к тому, что этот текст не имеет права на существование. В конце концов мы пришли к компромиссу: он будет отправлен в некую разновидность небытия – в университетский архив. Если кто-либо извлечёт его из-под бессмысленных обломков – что ж, знать, судьба решила зачеркнуть текст Толстого, оккупировав его пьедестал блестящей подделкой…»
Но Лину Альперович метания Набокова волнуют, скажем так, не в первую очередь. Она всё-таки американка, и очень хорошо понимает, что такое успех. Она ставит себе целью добраться до оригинала текста. Предпринимает усилия, чтобы устроиться на работу в университетский архив. В конце концов — через пару лет — ей это удаётся.
Разумеется, по ходу дела у Лины происходят вполне понятные изменения в личной жизни. На текущий момент — это 2001 год — у неё в любовниках некий Соломон Бриллиант, менеджер в крупной корпорации. С ним у неё всё серьёзно: речь идёт о браке.
В день, когда она получает вожделенный доступ в архивы, она едет в Нью-Йорк к своему будущему мужу. Она хочет кое-что ему рассказать, посоветоваться, «ну и вообще».
Офис Соломона Бриллианта — в Северной Башне ВТЦ. День — 11 сентября.
)(