Удивительная и преужасная история рождения Швайнехунта немецкого
Удивительная и преужасная история рождения Швайнехунта немецкого - постинг Константина Крылова в его ЖЖ, опубликованный 20 февраля 2015 года.
Ниже приводится полный текст с аутентичными иллюстрациями.
Удивительная и преужасная история рождения Швайнехунта немецкого. Быль
Вот как старые люди про то сказывают.
Жил да был в тридевятом царстве, в тридесятом государства, во сраной-пресраной Рашке поросёнок Пётр.
И больше всего на свете желал он съебать из сраной-пресраной Рашки, спиздив, как тому быть положено, трактор. Да не куда-нибудь съебать, а в волшебную Неметчину, да на самый Октёберьфест, ибо ведал он, что веселее того Октёберьфеста ничего во всём свете нет.
Была одна беда, да лиха: в сраной Рашке трактора почитались великою редкостью. Ибо не пользовались они платёжспособным спросом – так как крестьяне пахали всё больше сошками, а некрестьяне сельхозинтвентарём и вовсе не интересовались.
Так что в Рашке той был всего единый трактор – аглицкий, медяный, с паровою внутре махиною, да неонкой заморскою. Подарен он был некогда государю рашкованскому Лякеню Михалычу агличанцами, заради прогрессу технологического. Однако ж сохранялся трактор тот в стольном граде, в Куншткамере под колпаком хрустальным пуленепробиваемым, на златой ключ запретый. Ключ же тый сохранялся в Палате Оружейной, и никто ового не касался, бо царь Ляксей Михалыч семь лет его вымачивал в яду гадюки семибатюшной, для неприкосновенности. А злее того яда во всём свете нет.
Так-то и жил-поживал поросёнок Пётр в тоске великой. Один лишь раз единый в лето, на Страстной, хаживал он во стольный град, чтоб хоть глянуть на мечту свою скрозь хрусталь неприступный.
Одно лето ходил, второе ходил, третье ходил. Потом и счёт летам потерял, бо во всяком время всё то же да то же - видит око, а зуб неймёт.
И вот как-то пришёл он на трактор смотреть, и глядь – стоит пред тем хрусталём молодец остроухий, весь в мехе чёрном с проседью, по виду недобрый. И, значица, вид загораживает.
Поросёнок и так примастился, и так повернулся – всё перед ним молодец.
Наконец, взмолился поросёнок – дай, дескать, хоть глазочком на трактор поглядеть.
Молодец глянул на него искоса, да и говорит:
- Кто ты есть таков, чтобы на трактор глядеть? Свин ты еси, и планида у тебя – в говнах ковыряться да жёлудью набиваться. Пошёл прочь.
Тогда поведал ему поросёнок Пётр мечту свою – съебать из сраной Рашки на тракторе.
Остроухий быдто смягчился, потрепал поросёнка по рылу да и говорит добрым голосом:
- Что ж, видать, иные свины и высокой доли жадают. Люб ты мне стал, поросёнок Пётр. Знай же: я есмь Песец-Одинец, сам себе Отец, лихой молодец, всему свету подгнётыш! Не тужи, помогу я тебе. И иные дела твои разрешу, а потом ещё поверхосытку мудрость великую поведаю. А за всё про всё возьму с тебя за то плату малую – повернись да слегка наклонись.
Повернулся поросёнок Пётр, и полюбил его Песец-Одинец крепко. А потом дунул-плюнул на колпак, тот и расшибся.
Обрадовался Пётр, сел в трактор, крутит колесо, ручку дёргает – а паровая махина не кипит, не шипит, и неонка не горит.
- Эхма, - говорит Песец-Одинец, - надобно паровую махину унутре раскочегарить. Не тужи, помогу я тебе и в этом. Бо есмь Песец-Одинец, сам себе Отец, лихой молодец, всему свету подгнётыш, всем делам окоротыш! Я все дела твои разрешу, а потом ещё поверхосытку мудрость великую поведаю. А за всё про всё возьму с тебя за то плату малую – повернись да слегка наклонись.
Повернулся поросёнок Пётр, и полюбил его Песец-Одинец крепче прежнего. А потом дунул-плюнул на трактор, тот и раскочегарился.
Обрадовался Пётр, сел в трактор, крутит колесо, ручку дёргает, паровая махина кипит-шипит, а неонка не горит, и трактор с места нейдёт.
- Эхма, - говорит Песец-Одинец, - залочен трактор твой. Тут ключ златый надобен. Ну да и в этом тебе помогу, раз уж взялся. Бо есмь Песец-Одинец, сам себе Отец, лихой молодец, всему свету подгнётыш, всем делам окоротыш, всем сущам прикоколдыш! Я все дела твои разрешу, а потом ещё поверхосытку мудрость великую поведаю. А за всё про всё возьму с тебя за то плату малую – повернись да слегка наклонись.
Повернулся поросёнок Пётр, и полюбил его Песец-Одинец так крепко, что и сказать-описать невозможно. А потом дунул-плюнул сам на себя да и пропал.
Опечалился Пётр, да ненадолго – глядь, уже стоит Песец-Одинец с ключём златым, да его облизывает, точно сласть какую.
Всунул Песец ключ во гнездобище, и загорелась неонка. Воспрял поросёнок духом, сел за ручки, крутит колесо – и поехал трактор заморский.
Набрал поросёнок высоту, летит на Неметчину в сторону Мюнхена, да радуется. Вдруг чует – во чреве неудобие какое-то. Посмотрел он на пузо своё – а оно круглится, да что-то в ём шевелится.
Тут-то и понял поросёнок Пётр, что неспроста его любил Песец-Одинец, и что понёс он от него во чреве. И стала ему грусть-печаль, ибо ведал он, что плод ещё родить надобно, а как и через что – того он не ведал.
Летит он, значит, над Мюнхеном и думу думает. А там внизу - самый Октёберфест и есть, веселится и ликует народ немецкий, пиво пьёт да колбасками мюнхенскими счастье своё заёдывает. И такое оттедова ликование прёт, что и до поросёнка долетело. Захорошело ему. Думает - ладно, как-нибудь обойдусь, у немцев медицина настоящая, помогут они мне, как-нибудь разрожусь.
Вдруг в воздухе хохот гремит:
- Что, радый? А это я обратно. Бо есмь Песец-Одинец, сам себе Отец, лихой молодец, всему свету подгнётыш, всем делам окоротыш, всем сущам прикоколдыш, всея Вселенныя мера единая! Таки поведаю я тебе мудрость обещанную, великую: ТРАКТОРА НЕ ЛЕТАЮТ!
Тут-то трактор его взрыкнул, взбрыкнул, да и рассыпался на деталюшечки.
И полетел поросёнок Пётр вниз со свистом и визгом, да и шмякнулся посередь Мюнхена. И от удара страшенного преломился хребет его и расселося нутро. И порскнул из нутра его сын его единородный от Песца-молодца – весь в Отца, только рыло пятачком да хвост крючком, да с копытцами.
Налетели тут немцы, растащили тело поросячье на частки, да понаделали из них мюнхенских колбасок.
А сын его поселился на Неметчине, выправил себе гражданство да нарёкся Швайнехунтом, то бишь Свинопсом. У какого немца он поселится – тот становится ленивый да бездельный, всё у него из рук валится, в доме грязь заводится, и иные беды случаются. И нет от него спасения, разве только шпицрутены, да Категорический Императив, Кантом для сего случая измысленный. Но не больно-то он и помогает, так что Швайнехунт превозмогает.
Особливо же покровительствует он геям, ибо сам был от гей-брака зачат. И от того покровительства число геев в Неметчине весьма приумножилось, так что и продыху от них никакого не стало. Собираются они в толпы великие и идут гей-прайдом по честным городам немецким.
А впереди незримо Швайнехунд шествует. В белом венчике из роз, естессстно.
