Купон (банкнота) — различия между версиями

Версия 12:14, 18 июля 2022

Купо́н (банкнота) — слово из романа «Третий человек».

Валюта русских владений в виде банкнот (агрегат М0).

Размер всех банкнот — 156 на 66 миллиметров. На лицевой стороне всех купюр (кроме однокупонной) — портреты русских писателей классической эпохи. На оборотной стороне — «соболь» и номинал банкноты. Кроме того, банкноты различаются по цвету.

Существуют следующие виды банкнот:

• 1 купон. Символическая фигура читателя, склонённого над книгой. Бледно-розовый.
• 2 купона. Лермонтов. Бежевый (серый). Редкая купюра, считается «счастливой», рыночная цена доходит до 50 купонов.
• 3 купона. Гоголь. Зелёный.
• 5 купонов. Крылов. Сине-голубой.
• 10 купонов. Достоевский. Синий.
• 25 купонов. Чехов. Фиолетовый.
• 50 купонов. Пушкин. Жёлто-коричневый.
• 100 купонов. Гончаров. Коричневый.
• 500 купонов. Державин. Серо-голубой.
• 1000 купонов. Карамзин. Чёрно-белый (на самом деле тёмно-синий на светло-жёлтом).

Из воспоминаний заместителя министра финансов Русских Владений Семёна Арсеньевича Та́гера:

Всё делалось в страшной спешке и неразберихе. Комиссия заседала почти непрерывно, и притом в смешанном составе.

Спорили в основном по поводу символики, чуть не дрались из-за каких-то деталей. Однако самым преткновенным вопросом были изображения на банкнотах. Самое простое и естественное решение — изобразить на них русских царей, начиная с Петра и заканчивая Николаем Вторым — было узурпировано московскими немцами, которые это исполнили раньше на своих деньгах (и, надо признать, весьма качественно).

РОНСовцы предлагали украсить банкноты символами государственности, начиная от скипетра и державы и кончая изображением памятника Тысячелетия России. Советские представители, в свою очередь, продвигали использовать в этом качестве символические фигуры трудящихся сословий — то есть рабочих, крестьян, военных, мелких ремесленников и почему-то женщин особо. На ехидное предложение Дубасова изобразить хотя бы лавочника они ответствовали как иудеи, которым предложили полакомиться свининою. Уральцы, привычные к своим купонам и их виду, предлагали сделать примерно то же, только с большим количеством завитушек. Почти прошёл проект с великими военачальниками, но возникла неприятная тема с флотскими. Были и совершенно безумные прожекты, вроде того, что выдвинул Лузин^[1] — изобразить на деньгах математические функции, преимущественно степенные и тригонометрические! В общем, это был самый настоящий бедлам.

Я пожаловался Голицыну, который формально входил в комиссию, но ни разу не посещал заседания, за множеством иных занятий. Князь рассмеялся и пообещал всех примирить. На следующий же день он всё-таки явился на заседание и произнёс краткую речь. Суть её сводилась к тому, что новые деньги не должны вызывать неприязни и отторжения ни у кого. Из чего прямо следует, что символика должна основываться на общих ценностях всех русских людей. Когда с этим все согласились, князь выдвинул тезис — единственное, что объединяет уральцев, советских граждан, а в перспективе и москвитян, так это русская литература с её великими писателями. Изображения которых он и предлагает поместить на банкноты. Весьма вероятно, что и это предложение было бы провалено, но Голицын ловко стравил советских с уральцами, так что принятие их вариантов стало совершенно невозможным. Известную роль тут сыграла и позиция Дубасова^[2]. Формально в голосовании не участвуя, в кулуарах он высказался в том смысле, что рисовать портреты Пушкина и Достоевского ему было бы куда приятнее, чем каких-нибудь генералов или политиканов, и уж тем более синусы и косинусы.

Так или иначе, идею приняли и весьма споро составили план размещения портретов на разных купюрах. Почему-то менее всего споров вызвал Гоголь, чей портрет был назначен купюре в три купона: против этого не возражал никто вообще. Серьёзные несогласия вызвала купюра в один купон: её восприняли как менее престижную, нежели все другие — видимо, из-за того, что она была самая дешёвая. В конце концов от портрета на ней решили отказаться вовсе, а изобразить на ней силуэт читателя, склонённого над книгою.

Ещё один нелепый спор разгорелся из-за Льва Толстого. Его портрет планировали на сотенную купюру. Однако присутствовавший на собрании небезызвестный Модест Воробьёв^[3], в прошлом сам увлекавшийся толстовскими идеями, попросил слова. И заявил, что Лев Николаевич, с его отношением к собственности, деньгам и т.п., изображение своего лица на купюрах счёл бы оскорбительным и противоречащим самому духу своего учения. Его поддержал кто-то их советской делегации. Работа застопорилась. Голицын, видя задержку, поступил в своём духе: предложил Льва Толстого, из уважения к его идеям, с денег убрать, а на его место поставить Тургенева или Гончарова, как писателей консервативных и с традиционной ориентацией в вопросах государственных и экономических. Я сам был больше за Тургенева, какового почитал и почитаю великим мастером слова; однако большинство высказалось за Гончарова, даже и не знаю почему. На том и покончили дело, к величайшему моему облегчению.

С тех пор вид русских денег не менялся, если не считать орфографических новшеств. Я полагаю, оно и к лучшему: у нас и без того слишком многое переменилось, и не всегда ко благу. По чести говоря, я совсем не понимаю, к чему было в 1964 году, к некруглой дате стопятидесятилетия Лермонтова, выпускать странную двухкупонную купюру, когда можно было бы ограничиться тиражом памятных монет. Ещё менее я понимаю её популярность: кому-то вздумалось объявить её «счастливой» и теперь она вкладывается в подарки. Кажется, другого применения ей нет, поскольку её рыночная стоимость доходит до сорока купонов и более, и вряд ли найдётся желающий расплатиться ею по номиналу. Мне же это представляется сущим вздором: и саму жизнь Лермонтова, и число «два» уж никак нельзя назвать счастливыми.

Я не одобрял и введения тысячной купюры. Признаю, эта работа Дубасова абсолютно безупречна с точки зрения эстетической. Так что она весьма справедливо получила награду на Парижском конкурсе. И тем не менее, ввод в обращение средств обмена с таким номиналом у всякого здравомыслящего человека вызывает не эстетическое восхищение, а инфляционные ожидания — каковые, замечу, весьма скоро и оправдались.

Примечания