Погодина-Кузмина — различия между версиями

Версия 19:35, 20 января 2020

Погодина-Кузмина Ольга Леонидовна — постсоветская писательница (писателька?). Не является персонажем «Золотого ключа», но упоминается в Торжественном напутствии ко Второй Книге:

К примеру: скверно отозвалась о тебе литераторша Погодина-Кузмина. Едкой лисьей щёлочью обрызгала нежные странички твои, моя прелесть, литераторша Погодина-Кузмина! Стыдно! — а ещё женщина!

Рецензия на роман

Составитель статьи полагает, что написанное автором (авторкой?) рецензии должно быть отлито в граните и высечено в бронзе в назидание потомкам, поэтому позволяет себе процитировать рецензию почти целиком (впрочем, оригинал здесь).

Веселые истории экран покажет наш

Наши дни. Секретный военный объект, скользкий депутат с экспрессивной фамилией Пархачик в штанах от Бриони, армейский сортир, пьянка. Тесно, по-гоголевски заполненное персонажами полотно, изображающее заурядный каждодневный человеческий ад, обещает историю масштаба «Мертвых душ».

Депутат погибает нелепо и весьма убедительно, перепутав слабительное с таблетками для поддержания мужской потенции. Действие летит на всех парах. Русь — птица-тройка обращается в космический объект. Проносятся, как астероиды за окном иллюминатора, узнаваемые, метко обрисованные типажи:

«(…) Через два дня после инцидента долговязый улетел в Триполи — по линии СВР, но представляя интересы другой организации. Из Триполи он не вернулся.

Следственные действия велись где-то c месяц и ни к чему особенному не привели: ситуация была вполне себе ясной, криминалом никаким не пахло, деньгами тоже. Единственным интересным фигурантом оказался рыжий прапор, которого следак случайно узнал — он когда-то пересекался с ним по мелкому делу, и рыжий не вернул ему три тысячи. Упускать такой случай было бы глупо, так что неудачника оформили обвинение и закрыли на год в местном СИЗО — для ума, чтоб знал. Ума у рыжего и впрямь прибавилось, знаний тоже: в СИЗО он выучил испанский и через два года уехал в Барранкилью. Но это уже другая история».

Разжигает интерес читателя и остросюжетная завязка: перед смертью депутат поставил на подзарядку свой ноутбук, собранный в сверхсекретных лабораториях и хранящий в своем черном чреве вечные, неуничтожимые микросхемы компьютерной памяти. Рушится мир, погибают цивилизации. Но лэптоп, забытый на подзарядке у щитка, запитанного от атомного реактора, продолжает функционировать. Он умирает постепенно и долго, сохраняя, как Бог у Бродского, песчинки драгоценных знаний ушедшей эпохи.

«К этому моменту на SSD-накопителе осталась почти неповреждённая операционка, сто с лишним гигов детской порнографии (к ней покойный питал душевную склонность), сорок гигов музла (в основном шансона, каковой депутат особенно уважал, ну и до кучи всякое-разное, попавшее на диск Бог весть какими путями), обычный офис (читалка, писалка, считалка), а также несколько коллекций текстов и электронных книг, предустановленных дарителями (депутат в них не заглядывал никогда, предпочитая живую жизнь мёртвой букве). Увы, часть текстов была утрачена при рекопировании: глупая машина пожертвовала Илиадой и второй частью „Дон Кихота“, чтобы сохранить содержимое папки „машенька раздвинула булочки“… Кроме того, в тёмном уголке прятались кое-какие специальные программы, о котором бывший владелец не знал и даже не догадывался, что он там есть. Всё остальное погибло. В частности, от обширной и содержательной переписки депутата сохранилось лишь несколько писем, а из личных документов — незавершённый черновик заявления в полицию о клевете в интернете, набросок речи на очередном съезде ЛДПР и два электронных авиабилета до Пхукета.

Все эти сокровища так и пребывали втуне, пока чёрный чемоданчик снова не вынесли на свет, не подключили к электричеству, и на кнопку Power не нажал блестящий перламутровый коготь эмпата-кибрида».

Неужели — думает возбужденный читатель — автор сможет диалектически препарировать эту интереснейшую мысль? Ведь мы привыкли считать, что история культуры отсеивает лучшее, выбирает из толщи гигантской компостной кучи жемчужные зерна. И каждый художник в глубине души рассчитывает оказаться тем самым жемчужным зерном. Утверждать, что процесс культурного отбора формирует лишь цепь нелепейших случайностей — почти то же самое, что заявить о смерти Бога.

Но к огромному сожалению здесь, на 27 странице романа «Золотой ключ или похождения Буратины», и заканчивается все интересное. Не знаю, считать ли это тенденцией, но Михаил Харитонов пренебрегает душевным здоровьем своего читателя еще более бескомпромиссно, чем автор недавно представленного «Парада». Роман «Золотой ключ или похождения Буратины» обошел конкурента по многим позициям. И по объему — 950 страниц против 366-ти. И по количеству персонажей — они исчисляются уже не сотнями и даже не тысячами, их тьмы и тьмы. И по весомости «словесной руды». «Золотой ключ» — это увесистый кирпич чистопробной, блистающей, отборной, жирной как кубанский чернозем графомании.

Мне пришлось прочесть немало графоманских опусов и даже составить некоторую их классификацию. Такие произведения чаще всего относятся к футуристическому, фантастическому жанру или к фантасмагории, а еще чаще представляют собой смешение всех жанров. Сюжет, намеченный в начале, очень быстро забывается самим автором и теряет свою структурообразующую и смыслообразующую функцию. Графоманский зуд всегда сильнее здравого смысла, такой автор должен непрерывно писать, в этом его сладостная кара. Ему некогда остановиться и задуматься. Поэтому его герои тоже, как правило, не думают. Чаще всего они куда-то идут, обмениваясь шутками и рассказывая друг другу байки с одной целью — продемонстрировать блеск авторского остроумия. Первоначальная цель похода вскоре забывается, зато число персонажей с каждой страницей увеличивается в геометрической прогрессии как снежный ком. Эта лавина погребает под собой все живое — характеры, действие, идеи, остатки здравого смысл.

Графоман довольно часто не лишен таланта, отдельные куски таких книг бывают даже хороши, иногда блестящи. Но весь корпус текста превращается в неудобоваримый гигантский пирог, в который стряпуха-автор вместе со съедобными продуктами натолкал античных обломков, козявок, бородавок, восточных сладостей, радиодеталей, куриных перьев, семь церквей и колоколен, et cetera, et cetera.

«С Его Величеством раввину случалось общаться не единожды и даже не дважды — и в публичном режиме, и в закрытом, и почти наедине. Почти, потому что Высочайшей Аудиенции он ни разу не удостаивался: в этом не было необходимости. Его Величество Тораборский Король во всех случаях предпочитал разговаривать с подданными по телефону. И в этом он был совершенно прав. Это правило работало со времён Хомокоста — когда эстонские боевые компьютеры системы „мёртвой руки“ засыпали планету Ясным Перцем и прибили последние остатки популяции Homo Sapiens Sapiens. Странно только, что он, Карабас, с его почти человеческими генами, оказался совершенно невосприимчив к этой дряни. Тораборские трансгенщики долго копались в его клетках, чтобы понять, как именно блокируется вирус — и, понятное дело, ничего не накопали… Но даже в этом случае рав бар Раббас мог оказаться переносчиком заразы».

Чаще всего такой текст пытается обвиться вокруг уже существующей мифологической архитектуры. Это может быть античная драма или дзен-буддизм, позднесоветский канон или средневековый рыцарский роман. В отдельных случаях новый текст повисает на ветвях какого-то одного мощного произведения. Так «Золотой ключ» паразитирует на сказке о Буратино и одноименном фильме 1975 года.

Принято считать этот симбиоз постмодернистским приемом. Но никакого (пусть иронического) переосмысления базовой основы в графоманских текстах не происходит — в отличие, например, от текстов Сорокина, который одинаково успешно препарирует тела русской и советской классики. Нет в них и той мощной ностальгической тоски, которая обустраивает мир героев Михаила Елизарова. В графоманских текстах содержимое головы автора предстает перед нами без всякой попытки его структурировать. Тут наряду с любопытными идеями навалено столько всякого мыслительного сору, засохших огрызков, пыльных осколков, что разбираться в этой куче станет разве что большой энтузиаст.

Так и роман Харитонова стремительно обрастает словесным мусором. Само собой, дело происходит в далеком будущем, в некотором царстве, в тридевятом государстве. Наметившаяся было линия противостояния двух сверхдержав — Страны дураков и царства Тараборского короля забалтывается, тонет под грузом избыточных подробностей и побочных линий. В романе действуют все персонажи сказки Буратино, а с ними герои Джойса, Пруста, Люиса Кэррола, Андерсена и прочих писателей, составляющих весьма обширный круг чтения автора. К ним нужно прибавить полный ералаш из Штирлитца, ученого Хемуля, бременских музыкантов и прочих героев фильмов и мультфильмов, застрявших в сознании автора. Очевидно, мы с автором ровесники — этот пунктир узнаваемых героев напоминает белые камешки, которые бросал на дорогу Мальчик-с-пальчик. Одна беда — эта дорога нигде не приближает читателя к замыслу и смыслу.

«- Штаники сыми, дусик, — предложил Арлекин, прижимаясь к Пьеро сзади и гладя его бёдра. Пьеро не отреагировал — он вспоминал строки Лотреамона о витринах магазинов на улице Вивиен и в который раз силился понять, что такое „витрина“.

Равнодушный ко всему Кенни в потёртой парке с капюшоном — он её никогда не снимал — сидел на корточках в углу и подрёмывал. От него пованивало несвежим тряпьём, высохшим потом и застарелым унынием. Пьеро ощущал его ауру — тускло-оранжевую, сдувщуюся, какую-то даже слежавшуюся, как давно не расправлявшееся бельё — как продолжение его запаха. „Не жилец“ — почему-то подумал он, и внезапно ощутил холодный ток вверх по позвоночнику. Дар пробудился, Дар показался — впервые за все эти дни, заполненные мучительным смятением чувств и айс-дефолтами с их долгой адреналиновой тоской».

Еще одним раздражающим свойством таких текстов является бесконечное комикование, которое, как правило, преследует читателя с самого зачина, с ернического подмигивания в предисловии: «Дорогие мои ребятки! А также многоуважаемые дяденьки и тётеньки взрослые! Когда я был маленьким — а было это, если подумать, давным-давно, хотя мне до сих пор кажется, будто это было совсем-совсем недавно — я читал одну книжку. Она называлась „Золотой Ключик или Приключения Буратино“, и мне она очень нравилась».

При этом автор вовсе не пытается вас рассмешить, он просто все время подхихикивает сам. В каждом знаке препинания так и звучит творческая радость: «ай да я, ай да сукин сын!». Предполагается, что читатель должен разделять это удовольствие — бог весть почему.

«- Совершенное яйцо, постоянное, а бывает ведь яйцо окаянное! — всё новые и новые откровения лезли из уст Пьеро, как какашки из кролика.

— Э, барин, чёй-та товарищ ваш того, — озабоченно заметил Африканыч.

— Он всегда того, — злобно процедил Арлекин. — Айса надо жрать меньше.

— Окаянное яйцо, зубоскальное, а бывает ведь яйцо и анальное! — Пьеро от восторга захлопал в ладоши.

— Ну завали ж ебало, мудня гундосая, — взмолилися Арлекин. Пьеро предложение проигнорировал: его охватил творческий зуд.

— Вот анальное яйцо диетически… побивает ведь яйцо исторически! — простонал он надсадно. — Исторически яйцо истеричное, а бывает ведь яйцо пидристичное!».

Цитаты можно подбирать произвольно, наугад листая курсором текст, как при гадании по книге.

«- Эй, приятель, тут нассано, сейчас тебя зальёт — сообщил козёл, пиная похухоля копытом.

— Мне пох, — предсказуемо ответил похухоль, переворачиваясь на другой бок».

«А вышеупомянутая Молли, кстати, тоже не спит! Как и Мирра Ловицкая, волею Их Грациозности переживающая с Драпезой что-то вроде нового медового месяца. Чем же эти почтенные дамы заняты в сей поздний час? Пожалуй, не наше это дело. Пусть себе занимаются чем хотят, они взрослые пони и как-нибудь сами разберутся».

«- А я думала, что ты трахаешься — как копыта о коврик вытираешь, — съехидничала Панюню.

— И так бывает, — признала подруга. — Некоторым именно это и нужно, — добавила она. — Да, кстати. Я, кажется, твоего Мартина Алексеевича пришибла. Прости. Он мешался.

— Холку мне грызть мешал? — уточнила Альбертина».

Кенни, Молли, Альбертина, Марин Алексеевич, а еще Усама бен Ладен, жираф Мариус, крот Римус, домовенок Кузя, абырвалг — все идет в пирог. Текст разрастается и разрастается, как раковая опухоль. И довольно быстро читатель ощущает себя в потоке клинического бреда, как будто этот роман писал вовсе не человек по имени Михаил Харитонов (кто бы не скрывался под этим псевдонимом), а один из персонажей книги, какой-нибудь Ленин-гриб.

Не удивлюсь, если так оно и есть.

В действительности

Г-жа Погодина-Кузмина — немолодая дама, которая сочиняет слэш. Её мнение очень важно для нас.