Просмотр исходного текста страницы Участник:Yasenfire/Памяти Константина Крылова

Умер Константин Крылов. Это было весьма не к месту, тут он немного не докрутил.

Я, на самом деле, еще не вполне осознал, что он умер.

Где-то в подсознании настойчиво бьётся желание пойти и проверить, что сам Крылов написал по этому поводу у себя в фэйсбуке. За последние несколько лет подобное стало привычкой: мнение у Константина было всегда, по любому поводу, всегда оригинальное, всегда ироничное и добродушное, всегда оригинальное: додуматься до этого самому нельзя, а раз узнав — “развидеть” и не согласиться невозможно. В этой связи то, как он игнорирует это крайне важное событие…

Затем на слой выше прорывается понимание того, что Крылов больше никогда не появится в сети. Но опять же, как это нет, по-видимому, дело в том, что до него всё-таки добралась проклятая Администрация, занесла в сверхэкстремистский гиперсписок и пожизненно лишила права пользоваться интернетом. И сейчас Константин всё видит, у него уже родилась какая-то мысль, но высказать её не получается, и потому он нетерпеливо ёрзает по стулу.

Крылов вообще любил ёрзать. Его ум, по-видимому, был создан в том числе и отсутствием равнодушия. “О, если бы ты был холоден или горяч”... Крылов всегда был холоден или горяч, он страдал любопытством ко всему свету, и каждая мысль становилась как бы шилом, постоянно колющим и не дающим покоя, пока она не будет додумана до конца. Это вредило ему как политику: придя на очередные дебаты, Константин не мог спокойно с равнодушным лицом, как и подобает политику, сиречь беспринципному подлецу, выслушать какую-нибудь ахинею вроде “А зачем же русским деньги, давайте лучше их соберём и построим гипермост от Москвы до Аляски, ахахаха”, проглотить это и затем повернуть дискуссию в свою сторону. Напротив, он менялся в лице, начинал хмуриться, покашливать, покряхтывать, и секунд через десять разражался гневной саркастической тирадой, перебивая собеседника и таким образом проигрывая по очкам. Но иначе он не мог.

Всё дело в трагическом складе его характера. Поскольку Константин Крылов был зороастрийцем, а большинство его друзей — люди всё-таки вполне православные, в некрологах начались разговоры: дуализм-то, да дуализм сё. Дуалистом в религиозном смысле Константин не был. Его взгляды по этому вопросу вполне ясны, и, думаю, скажи ему кто-нибудь подобное, Константин разразился бы лекцией на тему того, чем учение Заратуштры отличается от вымершей ереси Мани. А может быть и не разразился бы. Об этих вещах говорил он крайне неохотно, по-видимому, считая, глубоко личным.

Нет, дуалистом Константин не был. Он был дуализмом: дух мистика пифагорейских времён оказался намертво связан с разумом убеждённого рационалиста галантного века. Это уникальное сочетание и уникальная трагедия, которые закономерно определили его мысли, его взгляды, его жизнь и его творчество. Волею судеб физически Константин оказался закинут в довольно грязный и унылый мирок, в котором существовала многонациональная Российская Федерация, Рогозин строил космодром, Татьяна Толстая омоложалась, Дима Львович Быков выходил и всё никак не мог выйти из запоя (Во времени этот мир ещё длится: в Вечности он уже перестал существовать). Духовно Константин Анатольевич существовал в одном из высших платоновских миров, испорченной и искаженной версией которого мы и являемся. Из своего высока Константин на физическом уровне на нас взирал и оценивал. Впрочем, спускался он и на инфернальные планы, но об этом после.

Из этого раскола проистекает, например, нелюбовь Константина к современному новоязу. Нет, не снобизм: этого в нём не было ни капли, напротив, был он человеком, вхожим во всякую дверь, и не брезговал абсолютно ничем. Он бы и с дверным порогом нашёл о чем поговорить, если бы это потребовалось. Просто с его точки зрения все наши речи — нечто вроде лопотания варваров, впервые захвативших Рим и с трудом разбирающих по складам незнакомые буквы. В его же мире правильные платоновские люди произносили полные рубидия речи внятно и членораздельно, и немалую часть своего времени он уделил, чтобы показать нам, как можно говорить подобающе человеческому достоинству, а не зверино рычать.
Рубидий — образ из одного из его ключевых произведений, физический эквивалент самости, субстанция, которая делает то, что есть, тем, чем оно должно быть на самом деле. Тот вышний мир тем от этого и отличается, что полон рубидия, в то время как нам достались лишь крохи, да и те выкачала межгалактическая блядва. Сам Константин Анатольевич дефицитом красненького никогда не страдал, благодаря своему пограничному положению. Да он сам и был рубидием, распространявшим вокруг волны правильности.

По этой причине Константин Анатольевич был жутким закоренелым бессеребреником. Из наиболее смрадного сектора рунета, именуемого за этот специфический запах “ЖЖ”, сейчас раздаются попискивания сетевых сумасшедших на тему сотрудничества Крылова с Администрацией. Ни с какой Администрацией Константин, конечно, дел не имел, чему доказательством — его удручающая бедность, но дело в том, что и сотрудничества никакого быть не могло. Что бы могла предложить ЭЕреф своему гению? Бриллианты, в алом свете превращающиеся в обычную каминную сажу? Напротив, Константин Анатольевич всегда и везде находил бесценные сокровища, выброшенные за ненужность и дешевизну на свалку жизни. Исключение тут делалось только для техники компании “Apple” (по-видимому, она настолько хороша, что остаётся сама собой в любом из миров).

Обладая твёрдым физико-математическим складом ума, Константин легко переходил от обсуждения последних новостей науки и перспектив нейроимплантации к сомнамбулическому поиску, обосновывал существование приворотного зелья веществами, вызывающими гиперстимуляцию окситоцинового цикла, тут же переключался на вопрос о том, стоит ли обращаться с подобными вопросами к демонам из средневековых трактатов (Они, конечно, знают о биохимии мозга побольше нашего, но ведь все равно солгут). От силлогизмов и предикатов к необходимому количеству элементов в любой сбалансированной магической системе предсказания будущего, от анализа и критики творчества Гоголя к рассказу о том, как астральные лярвы довели его до безумия. Мир Крылова был удивительно пронизан духами и “спиритусами” всех мастей. В политику он приходил как неравнодушный писатель, пропускающий все слова через самое нутро, самую мякотку. В литературе, как я подозреваю, он был политиком. Соответствующие части “Золотого ключа” многие, вероятно, полагают сатирой, я же думаю, что так всё и было на самом деле. Завихрением своего ума в нужную сторону Константин создавал “вакансии”, на которые, как мотыльки на пламя, стекалась всевозможная беспокойная приблудная джигурда духа: он же выступал в роли режиссёра, который проводил кастинг. Далее начинался политический процесс: бесконечный торг, поиски компромиссов, временные и постоянные альянсы, интриги с одними персонажами против других итд. Результатом являлось его творчество, потому-то и живое, потому-то и уникальное. По крайней мере, такова моя гипотеза.
Крылов перековывал всё и всех в самого себя, такова уж была его природа. В своем первом и единственном разговоре в реаллайфе я посетовал на этот момент: “Я да я, да где же я? Уже и нет ничего. Чего ни хватишься, один Крылов”. Константин на это ответил в том духе, что и сам Крылов стоит на плечах гигантов. “В таком случае”, сказал я, “речь идёт уже о том как определять Я”, и Константин с этим согласился. Продолжить данный диалог мы не смогли, тем более, что уютно плещущаяся укропная настойка (покойный очень ценил дистилляты по старинным русским рецептам) перевела разговор на тему того, почему автор замалчивает роль бобров в мире “Золотого ключа”. Но продолжать было и не нужно: все ведь и так ясно, как божий день.

Константин Крылов умер. Но штука в том, что Константина Крылова никогда не существовало. Константин Крылов — это имя фикции. Всего лишь обозначение тела, в то время как через его разум прошла плеяда великих мёртвых мыслителей, всё переделав и почти ничего не оставив. Да и сами они такие же конструкты, которые возникли из пыли, в прах и обратились, сами же по себе были созданы кем-то еще. Продолжая в бесконечность, можно дойти до самого глубокого прошлого. Нигде нет человека, лишь в бесконечной материальной пустыне появляется на мгновение вихрь, закручивает песчинки маленьким смерчем, и вот нам кажется, что это человек. Но важен не песок, в каждый следующий момент времени новый, по мере того, как вихрь продвигается по барханам, вовлекая в себя всё новые и новые частицы. Важен ветер, который дует сквозь них. Люди как волны набегают на берег, чтобы разбиться и исчезнуть, но океан остаётся всегда.

Есть живое существо, которое раз за разом приходит в нас, чтобы продлить своё существование, но оно фактически бессмертно. Чистая информация, произнёсенные слова, буквы, записанные на бумаге или поверхности жёсткого диска. Когда последний из его носителей исчезает, оно само не теряется, только засыпает на некоторое время, пока его куколки движутся через время. Образ, казалось бы, совершенно пелевинский, да только есть он и в творчестве Крылова. Я говорю о крови дракона. Когда дракон умирает, те, кто испьют его крови, сами превращаются в нового дракона: многоголовое огнедышащее существо. Этого символического дракона можно было бы назвать школой мысли. Его можно было бы назвать традицией. Константин обозначил его неплохим словом “Нация”. Константина Анатольевича чрезвычайно беспокоил вопрос, смогут ли русские когда-нибудь обрести свою преемственность, найти самость и восстановить связь с культурой Российской Империи. После перерезки и вырывания пуповины вновь соединиться и стать продолжением людей, которые жили и мыслили. Он был скромным, чересчур скромным человеком, и вряд ли воспринял бы всерьёз идею о том, что ему-то и суждено стать этим мостом, проводником в прошлое и будущее. Константин Анатольевич Крылов был великим драконом, и крови из него вышло много: хватило на всех.

Я пришёл к вам с благой вестью: на самом деле солнце никуда не исчезало. Оно просто рассыпалось на звёзды.