Софья Власьевна — различия между версиями

Версия 10:49, 11 марта 2020

Молодая Софья Власьевна (Надежда Крупская)

Со́фья Вла́сьевна, «Сова» — эвфемизм, обозначавший Советскую Власть (Со-… Влась…). В узком смысле — советская цензура.

Авторство выражения приписывается диссидентам 60-х — 70-х годов. Однако как вневременная архетипическая сущность пребывает в мире, по меньшей мере, с начала XX века.

Внешность и характер

Выглядит как злая и некрасивая женщина (вне зависимости от возраста) с явными признаками дегенерации на лице. Профессии — поломойка, посудомойка (хотя сама именует себя «кухаркой»). Живёт одна, мужа нет (с этим связана какая-то тёмная скверная история). Бедна, все деньги «куда-то деваются». Ходит в рванье — или одевается крайне безвкусно и уродливо. Вероятно, тайная алкоголичка.

Любит посплетничать, распространяет мерзкие слухи о соседках, которых ненавидит за их красоту и благополучную жизнь («видала я эту Америку, там негров вешают и безработица страшная!»), но все считают её грязной сплетницей и не верят, даже если она случайно говорит правду.

Является матерью (или считает себя таковой^[1]) некоего «сына» (видимо, это «советский народ»), которого изводит гиперопекой и постоянно наказывает.

Первая манифестация: «Мать» Горького

Пелагея Ниловна. Кадр из классического фильма Пудовкина.

Первой явной манифестацией Софьи Власьевны можно считать роман Горького «Мать»^[2].

У Горького она называется «Пелагея Ниловна Власова» и она вдова слесаря. Её сын, Павел Власов, увлекается революционными идеями и подрывной деятельностью. Мать, после некоторых колебаний, его в этом поддерживает и постепенно сама становится революционеркой. Она начинает распространять листовки и вести агитационную работу. Сын организует первомайское шествие, которое разгоняют, а его самого арестовывают. На суде он произносит речь, которую подпольщики печатают в виде листовок. Пелагея Ниловна пытается распространять эти листовки, но жандармы её хватают.

Роман считается классикой «соцреализма» (иногда его называют первым соцреалистическим произведением).

Кинематографическое воплощение «мать» находит в фильме советского режиссёра Пудовкина, где градус советского безумия поднимается. В Википедии сюжет излагается так:

Действие фильма начинается со сцены ссоры в семье Власовых. Тем самым уже изначально сталкиваются в контрдействии сын-революционер Павел Власов и его отец, пьяница и черносотенец^[3], который, в конечном счёте, и погибает в одной из инсценированных черносотенцами драк. Павел Власов же продолжает заниматься революционной деятельностью, в связи с чем он вынужден прятать у себя дома оружие. Что его и погубило, так как мать, при очередном обыске, выдала место нахождения запрещённого оружия в надежде, что это поможет сыну избежать тюрьмы. Однако уже в следующем эпизоде — сцена суда — Ниловна прозревает, что её обманули, и становится на путь революции. Павла Власова же осуждают и заключают в тюрьму, где он не намерен долго оставаться. Власов начинает готовиться к побегу, который должен состояться во время Первомайской демонстрации. Побег был успешен. Павел Власов присоединяется к митингующей толпе, где он находит свою мать. Однако новость о демонстрации уже доведена до сведения властей, которые высылают на её разгон отряд конной полиции. В результате перестрелки Павел Власов погибает в объятиях матери, а она, потеряв сына, берёт в руки древко с Красным Знаменем и, с гордо поднятой головой, погибает под копытами жандармских коней.

Вторая манифестация: Кухарка, Способная Управлять Государством

Советски пролеткультовский плакат (1925). Софья Власьевна вполне узнаваема.

В статье «Удержат ли большевики государственную власть?»[2](первоначально опубликована в октябре 1917 года в № 1 — 2 журнала «Просвещение») Ленин пишет:

Мы знаем, что любой чернорабочий и любая кухарка не способны сейчас же вступить в управление государством. … Но мы… требуем немедленного разрыва с тем предрассудком, будто управлять государством, нести будничную, ежедневную работу управления в состоянии только богатые или из богатых семей взятые чиновники. Мы требуем, чтобы обучение делу государственного управления велось сознательными рабочими и солдатами и чтобы начато было оно немедленно, то есть к обучению этому немедленно начали привлекать всех трудящихся, всю бедноту.

Маяковский в поэме «Владимир Ильич Ленин» оформил цитату так:

Мы и кухарку
каждую
      выучим
            управлять государством!

Троцкий в 1933 цитировал эту фразу как общеизвестную^[4]:

Важнейшую задачу диктатуры Ленин видел в демократизации управления: «каждая кухарка должна научиться управлять государством». Происходит обратный процесс: число управляющих не расширилось до «каждой кухарки», а сузилось до одного единственного повара, да и то специалиста по острым блюдам. Политический режим стал невыносим для масс, как и имя его носителя становится для них все более ненавистно.

Нет сомнений, что пресловутая «кухарка», управляющая государством — это всё та же самая Софья Власьевна.

Третья манифестация: Спонтанное изъявление чувств

«Спонтанное изъявление чувств» — техника из нехитрого арсенала методов управления советским обществом. Берется женщина, или мужчина, или вообще что или кто нибудь, которому дают сказать речь, спеть песню или, что реже, станцевать. Выступление должно нести простую мысль, например «обнуление»^[5]. Эта простая мысль должна быть оформлена как единственно верное решение, родившее а) спонтанно и несущее правильное б) чувство любви к СССР.

При этом для достижения эффекта всех остальных необходимо зафиксировать каким либо способом. Классическая фиксация заключается в одновременном и продолжительном затыкании ртов, заламывании рук, в принудительном открытии ушей и глаз^[6].

В кино «спонтанное изъявление чувств» прекрасно показано в фильме Скотный двор, английской экранизации 1999 года одноименной повести писателя Джорджа Оруэлла^[7], где простые животные живут непростой жизнью.

И как бы ни меняла она свою личину, пол, цвет кожи, количество рук, хвостов, лап, крыльев и глаз, будьте уверены, на трибуне, экране или просто с мегафоном, белковое или микросхемное, это всё она — Софья Власьевна.

Живое воплощение: Надежда Крупская

Зрелая Крупская. «На лице всё написано».

Первым «живым человеком», олицетворяющим Софью Власьевну, следует считать официальную супругу Ленина Надежду Крупскую, особенно в роли вдовы. Весьма характерны её сложные отношения со Сталиным.

Поздние воплощения

Лариса Игоревна Брычёва, начальник государственно-правового управления РФ^[8]. Вполне узнаваемая Софья Власьевна.

Софья Власьевна пережила падение СССР и сейчас неплохо себя чувствует, хотя и очень постарела, а взгляды сменила на «либеральные» (хотя, разумеется, никакого либерализма в смысле терпимости ни к кому не проявляет). Имеет несколько аватар во властных структурах, а также осеняет их всех целокупно. В западном пантеоне место пока вакантно, но, весьма вероятно, будет занято Гретой Тунберг.

На Западе

Публика в западном обществе, сталкиваясь с употреблением этой метафоры, взрывается от негодования и возмущения, накидывается на оратора с обвинениями во всех смертных грехах и морально прессует его, пока он не откажется от своих слов, не извинится и не пообещает «никогда впредь». Тем самым западное общество доказывает, что к их власти этот эвфемизм совершенно не применим. См., например, Василия Аксёнова, «В поисках грустного бэби» — эпизод, где главный герой употребил как раз эту метафору:

Вдруг вскочило нечто розовощекое, с коротким и густым чубом, взмахнуло рукой.

— Как вы смеете?! — При резком движении в размахе здоровенного пиджака мелькнуло нечто округлое; как будто девушка. — Как вы смеете сравнивать советскую цензуру с женщиной?!

— Простите, — запнулся я, — мне кажется, вы меня не поняли. Мой говенный английский, возможно…

— Стоп-стоп-стоп. — По-комиссарски, как из советской «Оптимистической трагедии», моя обвинительница выставила руку ладонью вперед. — Мы вас отлично поняли, сэр!

К первой комиссарше присоединилась вторая, кожанка сближала ее еще больше с Ларисой Рейснер.

— Вы сравнили свою паршивую цензуру с женщиной, страдающей гормональным дисбалансом! Вы оскорбили всех присутствующих ребят женского пола! Позор!

В зале воцарился неакадемический шум.

— Позор! Позор мужскому шовинизму!

— Господа, господа, товарищи женщины, — пытался отмахиваться я, — меньше всего я хотел оскорбить женщин, это просто ведь метафора, ничего больше, шутливая метафора.

Незадолго до этого я прочел роман Джорджа Ирвинга «Мир по Гарпу» и сейчас не без пупырышек на коже вспомнил одну из сцен этого сочинения. Шум в зале не затихал.

— Позор таким гадким метафорам!

— Руки прочь от женского движения!

Кто-то из немногих сочувствующих (кажется, одного со мной пола) крикнул:

— Оставьте русского, это у него следы векового рабства!

Примечания