Критический гуманитарный словарь/Толстой, Лев
ТОЛСТОЙ, ЛЕВ (1828, Ясная Поляна - 1910, Астапово) - русский писатель. Весь расслабленный, ни на что не годный паразит, ничтожный, не призванный и слабый, плохой человек (собственные признания).
Содержание
БИОГРАФИЯ
Лев Толстой воспел Платона Каратаева, но сделал Каратаева вонючкой и сам был одиноким и злым аристократом, напоследок попытавшимся хлопнуть дверью и лишить многомиллионного наследства собственную семью. (Галковский)
РЕЛИГИОЗНЫЕ ВЗГЛЯДЫ
Открыв для себя новую религию — помесь буддийского учения о нирване и Нового Завета (иначе говоря, «Иисус минус церковь») — и следуя ей, он пришел к выводу, что искусство — безбожно, ибо основано на воображении, на обмане, на подтасовке, и без всякого сожаления пожертвовал великим даром художника, довольствуясь ролью скучного, заурядного, хотя и здравомыслящего философа. Покорив вершины искусства в «Анне Карениной», он внезапно решил ограничиться нравоучительными статьями и кроме них ничего не писать. (Набоков)
Отвергая искусство, логику и науку, Толстой не обладал качеством религиозного проповедника: слова его не жгли подлинным огнем; сама высказанная религия Толстого сплошь рационалистична, а рационализм и религия- contradictio in adjecto. (Белый)
У одного получается бесцельное движение, у другого - недостижимая, а потому ненужная цель. Плеханов с миром, с человечеством - против Бога, Толстой со своим Богом - против человечества и жизни. (Гиппиус)
В некоторых отношениях св. Августин обнаруживает сходство с Толстым, которого он, однако, превосходит по уму. (Рассел)
Когда же мы натыкаемся на неистовые и нелепые нравоучения, когда Толстой призывает нас к неприятной бесполости и недостойной беззубости, когда он разрубает человеческую жизнь на мелкие пороки, презирает мужчин, детей и женщин во имя человечества, ухитряется совместить малодушное чистоплюйство с фанатичным упорством — мы озадаченно спрашиваем, куда же делся Толстой. Мы просто не знаем, как нам быть с беспокойным крохобором, который занял один уголок великого человека.
Нелегко примирить великого писателя с желчным поборником преобразований. Нелегко поверить, что тот, кто умеет так живописать достоинства и прелесть повседневной жизни, считает злом великое действие, благодаря которому жизнь не прекратилась на земле. Нелегко поверить, что тот, кто так бесстрашно и честно показал нам нестерпимую обездоленность бедных, пилит их за любую из их жалких радостей, от ухаживания до табака.
Нелегко поверить, что тот, кто с такой поэтической мощью поведал о глубокой связи человека с землей, где он живет, отрицает простейшую добродетель — любовь к своим предкам и своему краю. (Честертон)
ПРОПОВЕДНИЧЕСТВО
Лев Толстой проповедовал вегетарианство, жря рагу из убитого им зайца, а сексуальное воздержание - имея 13 детей и увеличив численность близлежащих деревень вдвое. Он же юродствовал за бедность, живя барином в обширном имении, и создал тоталитарную секту, будучи абсолютным анархистом и на всех этих «толстовцев» плюя с крутой горки. И наконец, будучи великим романистом, объявил бумагомарательство бессмысленной забавой. (Галковский)
ТВОРЧЕСТВО
Взяв всю деятельность Толстого в ее целом, мы увидим, что и она всегда направлялась по той же линии — он учил не перестраивать мир, а подчиняться ему, да, подчиниться. <...>
Мы не должны останавливаться на выводах Толстого, на его грубо-тенденциозной проповеди пассивизма; мы знаем, что эта проповедь, в конечных выводах своих, глубоко реакционна, знаем, что она была способна причинить вред и причинила даже — все это так! (Горький)
Как я уже говорил, в романах Толстого не всегда можно провести отчетливую грань между проповедником и художником. Авторскую проповедь подчас трудно отделить от рассуждений того или иного персонажа. И в сущности довольно часто, когда на протяжении многих, явно побочных страниц объясняется, что и как нам следует думать по тому или иному поводу или что, к примеру, думает сам Толстой о войне, мире и сельском хозяйстве, чары его слабеют и начинает казаться, что прелестные новые знакомые, ставшие уже частицей нашей жизни, вдруг отняты у нас, дверь заперта и не откроется до тех пор, пока величавый автор не завершит утомительного периода и не изложит нам свою точку зрения на брак, Наполеона, сельское хозяйство или не растолкует своих этических и религиозных воззрений. Например, в книге разбираются сельскохозяйственные вопросы, скажем, в связи с интересами Левина, крайне скучные для иностранцев, и вряд ли вы будете вникать в них сколько-нибудь глубоко. Толстой-художник допускает ошибку, уделяя им столько страниц, тем более что они тесно связаны с определенным историческим отрезком и собственными идеями Толстого, которые менялись со временем и быстро устарели. Сельское хозяйство не вызывает у нас того трепета, как переживания и настроения Анны или Кити. (Набоков)
Чтобы больше не возвращаться к текстуальному анализу, скажем несколько слов о богатстве языка. Давно известно, что самый богатый словарный запас среди русских писателей у Александра Сергеевича Пушкина -- более сорока тысяч слов. (Под словарным запасом литератора понимается список слов, употреблённых им в письменном виде). И почему-то исследователи стыдливо умалчивают о словаре Льва Толстого. Можно подумать, что эти данные просто засекречены. Лишь однажды я нашёл упоминание, что активный словарь В.И. Ленина превышает таковой у Льва Толстого. Выясняется, что не так это и трудно -- превзойти Льва Толстого. Самый грубый анализ дает приблизительную цифру: что-то около пятнадцати тысяч слов, а возможно даже и меньше. Смешно сказать, но мой словарный запас в два раза больше, нежели у Льва Толстого. <...>
С моей стороны было бы опрометчиво, прочитав лишь десяток томов из бесконечного девяностотомника, делать глобальные выводы о толстовских сюжетах, но все же рискну заявить, что ни в одном из своих произведений Толстой не вышел за рамки линейного повествовательного сюжета, и всякая толстовская вещь есть лишь иллюстрация к очередной авторской мысли. Особенно печально в этом плане выглядит "Анна Каренина". Железные шарниры сюжета выпирают из-под каждой строчки: семья такая, семья этакая, семья разэтакая... Восемьсот восемьдесят страниц иллюстраций к единственной мыслишке, высказанной в первом же абзаце: "Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему". К тому же, процитированная максима тоже весьма сомнительна. Достаточно вспомнить разные представления о счастье у Обломова и Штольца, как толстовская мысль опрокинется. Конечно, если понимать счастье так: "Я в розовом чепце и муж -- приличный блондин, сидим и отражаемся в никелированном чайнике", то Л.H. Толстой будет прав. Но неужто кто-то поверит, будто счастье столь примитивная штука? <...>
Со времен позорной Крымской кампании прошло восемь лет, а это как раз тот срок, когда у побитой нации невиданно возрастает воинствующий патриотизм (подросло новое поколение, которое горько жалеет, что "опоздало на войну", и полагает, что уж оно-то...). Очень хочется реванша, и напоминание, что после Аустерлица франзуцы все-таки были "отгвожжены", сладостно греет душу.
Так или иначе, несчастье произошло, Толстой стал считаться образцом русской литературы ("Когда б вы знали, из какого сора..."). (Логинов)
Люцерн это название гомерически бездарного рассказа Льва Толстого, изучаемого советской школьной программой как пример «абличения» ужасов западного общества. Содержание рассказа таково:
- Я китаиская синовника мал-мала поехала на сайтана-албе в Евлопу. В Евлопе много бальсых-бальсых госпадинав с масинками, масинки шури-шури-шури масинки. Много денег у белых гаспадинав, аднака цтобы по-целовецески посидети с поллитловкой и поговолити это нет. Бездуховность. Ниссий иглал на дудоцке, а денег не дали, еды не дали, смеялиса и блосали кости. Только я добьий синовника купил дологово вина нисиму и он ласклыл мне селтце. Тифу на Запада, тифу на масинки, но и я не всё есё. Я тозе плохой, потому сто у меня, синовника, такава селца доблое, сито я себя гадким от доблоты великой ситаю. Это я написал только стобы мал-мала выселкнутца, цтобы облазованность показать. А так тот зе евлопейца. О, голе мне, многомудлому!
Надо сказать, что такой китайской тарабарщины от русских в Европе и ожидали, так что Толстой получил свой аплодисман: «Этот варвар не чужд свету просвещения и со временем, через одно-два поколения, сумрачная Гиперборея созреет до чтения западных газет средней руки». Однако дальше пошло с чудовищным толстовским и вообще русским перебором и европейцы стали краснеть и переглядываться. (Галковский)
КРИТИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
Однако что доказал этим Толстой, чего он добился? Он, очевидно, полагал, что его сокрушительная критика должна уничтожить Шекспира. Как только он напишет статью или, во всяком случае, как только она дойдет до широких кругов читающей публики, звезда Шекспира должна закатиться. Поклонники Шекспира увидят, что их кумир повержен, поймут, что король гол и пора перестать восторгаться им. Ничего этого не произошло. Шекспир повержен и тем не менее высится как ни в чем не бывало. Его отнюдь не забыли благодаря толстовской критике — напротив, сама эта критика сегодня почти совершенно забыта. Толстого много читают в Англии, но вот оба перевода его статьи давно не переиздавались. Мне пришлось обегать пол-Лондона, прежде чем я раскопал ее в одной библиотеке. (Оруэлл)
КОРЫСТЬ
Несмотря на то, что я считал писательство пустяками в продолжение этих пятнадцати лет, я все-таки продолжал писать. Я вкусил уже соблазна писательства, соблазна огромного денежного вознаграждения и рукоплесканий за ничтожный труд и предавался ему, как средству к улучшению своего материального положения и заглушению в душе всяких вопросов о смысле жизни моей и общей. (Толстой)